Это случилось 6 марта 2018 года…
Лейтенант июля 1941-го, прошедший через тяжелейшие бои в Прибалтике, под Тверью, ржевскую мясорубку и Курскую дугу. Умница, генштабист, до последнего вдоха оставшийся верным своей Родине – Советскому Союзу. Прошедший ельцинские кутузки, битый омоновскими дубинками, настоящий коммунист. Его не стало. И одним настоящим героем на Земле стало меньше. Теперь он там, где его как брата встретили и обняли его боевые товарищи, те, кто остался там, в сорок первом, и те, которые уходили потом, исполнив свой долг до конца.
Михаил Георгиевич, дорогой, мы всегда будем вас помнить и гордиться, что Судьба подарила нам такого удивительного друга!
Вечная память! Честь и слава Герою!
А это выдержки из долгой беседы с Михаилом Георгиевичем о его фронтовой молодости:
…Фронтовой путь мой начался в начале июля 41 года. До этого я был в военном училище в Куйбышеве. Нас досрочно выпустили, и буквально в течение недели мы оказались на фронте. Начал я командиром стрелкового взвода пятой краснознаменной стрелковой дивизии имени чехословацкого пролетариата. Это дивизия входила в сороковом году в Прибалтику. Когда попал в дивизию, она уже отходила из Прибалтики. При чем были уже значительные потери, особенно в технике. Перед войной дивизия была очень хорошо укомплектована самой современной техникой. Когда она в Прибалтику входила ее укомплектовали до последней единицы. В ней было много артиллерии – целых два артиллерийских полка, но к сожалению уже к июлю почти ничего не осталось. По существу уже в первых боях дивизия потеряла очень много техники, в том числе и артиллерию. А случилось это потому, что перед войной все были буквально заморочены идеей, что нельзя немцам дать предлога для нападения на страну. Это привело к тому, что дивизия так и не была приведена в боевую готовность и сосредоточена.
Я прошел путь в пятой дивизии с командира стрелкового взвода до заместителя командира полка, и даже ВРИО командира полка. Если бы я не был тяжело ранен, то я, наверное, был бы утвержден в должности командира полка.
Когда я прибыл в дивизию, она воевала в составе Северо-западного фронта. И с ней я отходил через псковскую область в район Осташкова, это у озера Селигер. Вот мы там закрепились и целый там месяц и даже больше оборонялись в этом районе. Немцы здесь так и не смогли прорвать наш фронт. Осташков мы не отдали. Потом, когда немцы прорвали в сентябре фронт, дивизия была срочно переброшена под Калинин.
В 42 я был тяжело ранен. После госпиталя пытался вернуться в свой полк, но попасть в него не смог. Пока восстанавливался, выздоравливал, дивизию уже перебросили на другой фронт. Я был ограниченно годен тогда – так на комиссии определили. И мне положено было уже занимать должность в тылу. Я отказался и написал рапорт с просьбой отправить меня в свою дивизию. Московский округ долго не хотел меня отпускать, но потом смог убедить и меня отправили вслед за моей дивизией на Воронежский фронт. Но, к сожалению, в свою дивизию я так и не добрался, потому что когда прибыл в штаб Воронежского фронта дивизия была уже в Юго-Западный передана. А сменить фронт было уже просто не реально.
О комиссарах
Но на первом этапе комиссары были на одном уровне с командиром, за все отвечали, и не редко бывало, когда возникали конфликты из-за того или иного решения. Понятно, что тогда чаще всего выбирали между плохим и ещё более плохим. И каждый из них – командир и комиссар отвечал за происходящее по своей линии. Вот и ругались.
Но очень часто было, что комиссар, а потом замполит был и пообразованнее командира и опытнее в человеческом плане. Дело в том, что в самом начале войны в армию влилось очень много политработников из числа партийных работников, а это люди были уже с высшим образованием гражданским. Это управленцы районного, городского масштаба. Они часто были интеллектуально выше тех командиров, которые у них были. Но это почти никогда не вызывало конфликтов. Наоборот – получить такого опытного замполита было здорово. Тогда очень хорошо понимали важность работы и воспитания солдата. Тем более, что в начале войны мы понесли очень большие потери в командном составе. И на руководящие посты выдвигалась уже молодежь.
Помню, у меня в полку комиссар был, я вспоминаю его, хотя и не помню фамилию. Это был порядочный человек, и у них с командиром полка были очень хорошие отношения. Поэтому сказать что, какие-то там трения были, то это единицы. А в целом каждый занимался своим делом.
Мне было 21 год, а я уже принял полк. Командир полка убыл в госпиталь. Я принял полк будучи капитаном, совсем мальчишкой по существу. Я только девять месяцев как окончил училище. Так, что хорошие комиссары только дополняли командиров. Солдаты к комиссарам относились чаще всего с большим уважением. Они в них видели людей партии. Часто у них искали справедливости, с бедами шли. Комиссар к солдату был ближе чем командир.
…О боевой учёбе
Постоянная работа была, обучали войска. Приходило пополнение в части. Сначала их обучали в ротах. Владением оружием, приёмам стрельбы, особенностям обороны, окапыванию, очень много работали на местности. Заставляли часами наблюдать – запоминать местность, запоминать где у немцев что.
Потом была целевая учёба. Например, для борьбы с танками применялись бутылки с зажигательной смесью, для изучения приёмов борьбы мы отводили в тыл подразделения – обычно роту она там обучалась метанию этих вот бутылок по целям. Делали обкатку танками. По существу, в обороне это та же военная жизнь, учёба, служба, только кроме этого ты не только должен не допустить активных действий противника, и должен все время обучать солдат, обучать офицеров.
А когда мне уже в штабе армии пришлось работать, так там после любой операции – проходил полный разбор операции, какие недостатки, что нужно было делать, а что на самом деле произошло, какие кто допустил ошибки. И было очень строго, никаких поблажек не делали. Сейчас говорят, что, мол, пёрли на рожон, людей не берегли. Это ерунда! 41-й год нас быстро научил, что переть можешь сколько угодно, а толку – ноль. Пулемётам всё равно- что траву стричь, что головы. А уж к 43-му очень придирчиво подходили к потерям. Всегда разбирались где, что и почему. Так и учились.
О противнике
Нужно сказать, что немецкие солдаты очень дисциплинированные солдаты. Они были хорошо подготовлены морально и психологически к войне. Потом война в Европе вскружила им голову. Они запросто всю Европу прошли. И у нас в начале войны они вели себя нагло. В 42 –ом уже не нагло, но уверенно. Держались. А уже после Курской битвы спесь пропала, и началось моральное, нет ни разложение но постепенное падение. Когда их побили под Москвой, под Сталинградом, на Курской дуге они поняли, что уже всё. Войну не выиграть. И это их уже сильно давило. Помню в 42 году мы брали пленного, рыжий такой, крепкий. Когда его привели ко мне, я был начальником штаба полка, он постоянно кричал: «Хай, Гитлер!» А уже в 43 году «Хай, Гитлер!» уже не кричали. Уже приведут пленных, а они больше «Гитлер капут!» кричат.
А потом войну у немцев кадровая армия начинала, а потом пошли пополнения. И уже сама Германия внутри страны понимала, что уже дело идет не в ту сторону. Офицерский корпус тоже был выбит, а те, кто приходил на смену, были уже далеко не лучшими командирами. И учиться в непрерывном отступлении они уже толком не могли. Нечему было учиться. Уровень их командиров постоянно падал.
У нас тоже много проблем было. Но они уже были иного порядка. Как ни крути, но мы своих лучших солдат тоже всех потеряли в 41-ом – 42 –ом годах. Ведь кто в 43 –ем уже в армию попадал? В это время мы освобождали оккупированные территории, и там оставалось много солдат, которые в 41-42 году при отступлении. Они оставались под видом, что жители местные и т. д. И вот когда их вновь призывали, это были совсем другие люди. Они уже мало во что верили, хлебнули оккупации. Среди них и много всякой швали было. Отсюда и мародёрство и прочие мерзости. С этим контингентом было очень трудно работать. Не со всеми конечно, но много было этого.
О солдатах
Я помню, когда последнее наступление немцев на Москву, наша дивизия отошла за Волгу, в районе Лисицкого бора под Калининым. И вот мы, когда переправлялись на лодке на ту сторону реки, немецкие танки вдруг вышли на берег и начали бить. Ну, мы в мертвом пространстве были. По нам попасть не могли, но один солдат перепугался вскочил и лодка перевернулась. И мы все схватились за лодку, за края и кое-как догребли до края, до берега. Я весь мокрый, шинель, противогаз, пистолет. И вот, когда я вылез, холодина, мороз. Шинель вздыбилась, и солдаты мои подошли и говорят: «Лейтенант!» И наливают мне самогон в кружку из фляжки и говорят: «Выпей, иначе подохнешь как собака!» И вот я выпил эту кружку, они буквально силой заставили меня выпить. Когда я выпил, я сразу другим стал, я охмелел, охмелел страшно. И они меня поставили в строй и толкали, буквально до деревни. Ко мне вообще солдаты хорошо относились. Уважали. И когда мы вошли в деревню, они вошли в дом, а в доме было натоплено, и они меня переодели, сняли с меня все мокрое, развесили сушиться.
Солдат наш он особый солдат. И хитрый, и мудрый и щедрый и запасливый. У него всегда всё найдётся. Вот и для меня быстро нашли и кальсоны, и рубашку. Они меня переодели, отогрели. Ко мне они хорошо относились.
О наградах
Награждение что на войне, что вне войны дело не простое. Но, как правило, на войне все-таки получали те, кто достоин наград. Ну вот, например. Когда я стал исполняющим обязанности командира полка, я представил к награде некоторых своих офицеров особенно отличившихся в боях. Отправил представления в дивизию. А мне было в это время приказано полком взять деревню. Уварово – проклятую деревню! Но брать мне её уже нечем было, у меня оставалось в полку всего 200 боевых штыков. Одна атака, другая. Не можем взять. Силы явно не равны. Тут мне командир дивизии звонит: «Никого из твоих я награждать не буду, пока не возьмешь деревню! Как хочешь, но что бы деревня была завтра взята!». Обидно было конечно. Собрал вечером офицеров, доложил так, мол, и так. Посовещались и решили, что утром пойдем все. Потому что ничего уже не надо было, на наград, ничего! Несправедливость обидела, ведь я же просил не только за живых. Некоторые из списка посмертно представил. Они уже свой долг выполнили. А нам сказано, что пока полк не возьмет деревню – ничего! Вот мы и решили вместе за всех идти. И утром, после артподготовки, мы как и решили пошли в атаку. Все пошли, до одного офицера. Ну, кроме тылов там, связистов. Не взяли! Да и не могли взять, потому что, как потом уже узнали, что немцы туда перебросили свежий батальон – около 500 человек. После той атаки из моих 200 человек остались единицы. Какие офицеры там легли! Убит был, командир батальона – майор Зайцев. Хороший мужик был. Убит был секретарь парткома полка, убит был еще один офицер артиллерист. Да всех не перечислишь. И вдруг вечером получаем приказ перейти к обороне. Вот так! А люди погибли, утром погибли, а вечером – «перейти к обороне». Я приказал, похоронить их в городе Зубцове, мы его уже взяли, а деревня Уварово уже за ним в нескольких километрах. Сначала похоронили 4 офицеров по моему приказу прямо в центре городе, памятник поставили. Там теперь мемориал. Так вот, и в результате, того что мы деревню не взяли, а людей положили, нам так не один наградной тогда и не подписали….
У меня и первый, и последний, все три ордена и все Красной Звезды. А, вот, когда я приехал учиться в академию и посмотрел на тех, кто работал в Генеральном штабе во время войны – вот тут я уже у них такие «иконостасы» увидел! Потом мне один из этих ребят в подпитии признавался, что вот, мол, ты там воевал, победы нам завоевывал. А мы вот выезжали на фронт с группой генерального штаба, например на сопровождение Штеменко, так каждый раз после возвращения всех награждали за поездку на фронт. Девки, которые обслуживали начальство во всех смыслах, без наград тоже не оставались.
…О заградительных отрядах
О них очень много говорят, очень много пишут. Но, во-первых, заградительные отряды не везде были. Заградительные отряды ставили там, где армия бежала. Основная цель заградотрядов, как я понимал, была остановить бегство. Нужно было воевать, а не убегать. Но у нас за спиной не было заградительных отрядов. Я их не видел. Наш фронт крепко стоял. А заградотряды ставили там, где никак зацепиться не могли. У нас от всего этого в полку было только 2 работника СМЕРШа, которые следили за нами. Ну, их побаивались, конечно. Потому, что власть у них в руках была большая. Но не скажу, что они лютовали там, нет. Скажем, у нас они командира роты связи упекли в штрафбат. Так его было за что. Пил он сильно. Вместо того, что бы связь давать, он пьяный. Однажды во время боя связь пропала, а его нет. Пошли искать, а он оказался уже пьяный. Вот его и сняли. Дальше суд – дали 10 лет. Но заменили на штрафбат. Я потом его уже на Курской дуге видел. Он уже был реабилитирован. Звание ему вернули, ордена вернули.
О «власовцах»
С «власовцами» я сталкивался, под Львовом. Там батальон в плен сдался. Они по существу без боя перешли на нашу сторону, сдались.
Я помню, с лейтенантом разговаривал, говорю: «Ну ты, сукин сын, ё мое, что ж ты туда пошел? Ты был в Красной армии?»
Он говорит: «Да, был».
«Ну, и когда ты перебежал?»
«А я не перебегал, меня в плен взяли».
«Ну и когда тебя взяли в плен?»
«Год назад.»
А когда я его стал расспрашивать, то заметно было, что выправка у него уже не наша – немецкая. Он сразу вскочил, вытянулся, что только каблуками не щёлкнул. И немецкое звучание было в речи.
Он мне говорит: «Так я сдался, что бы перейти в Власовскую армию, и что бы перейти потом на сторону наших.» Я говорю: «Ну, и что же ты не переходил?» Молчит. «Ну вот видишь, теперь перешел».
…Я вспоминаю первого убитого немца, которого я увидел. Это был молодой белокурый парень. Он лежал, а я подошел к нему, смотрю на него, и говорю сам себе, вот он такой же молодой как я, еще наверное не целовал ни женщин, ничего. А вот убили его, так, наверное, и меня убьют. Тогда как раз первая бомбежка была, мы на машинах ехали, и немцы налетели, начали гонять нас. Вдоль дороги лес был, мы с машин спрыгнули, разбежались. А ты ещё не знаешь, что это такое. И было очень тяжко, ощущение какое-то такое, очень умирать не хотелось. А потом я привык. Стал относиться через пару месяцев к войне философски. Что война для того и существует, что бы убивать, и все равно меня убьют или ранят, какая разница, на то она и война…
